Разговор не получался. Наталья Петровна курила. Муж молчал. Сын, пятилетний Петя, бросив в угол огромную пантеру-игрушку, сел рядом и начал делать из картонок маски: прокалывал дырки для глаз, рисовал носы... На столе — документы. Пятьсот страниц «дела балашихинских психиатров». Письма, заключения экспертов, рецензии, постановления, исковые заявления…       
Главное расследование прокурора Хаустовой напоминает сотни таких же дел, заваливших во время массовой приватизации жилья московские суды и отделы милиции. Жертвы — беззащитные старушки. Мотив преступления — «незаконное изъятие жилплощади». Вот только на этот раз сыщик попался на редкость упрямый, у которого не осталось времени на отступление.        Вундеркинды редко посвящают свой талант поиску районных жуликов. Жизненный путь круглой отличницы из провинции рисовался ровной прямой: школа, институт, а потом работа переводчика. Или как вариант — карьера ученого или преподавателя. Но мечта Натальи Петровны к этой выстроенной родителями и учителями схеме не имела никакого отношения. Она хотела быть следователем.        Правда, в профильный институт ее не взяли даже с золотой медалью. Видите ли, юридический — не для пятнадцатилетних девочек, слишком рано окончивших школу. Пришлось идти в политехнический. Одновременно училась на инязе. Первый «красный» диплом под названием «Работа АЭС в военное время» Наталья написала на английском языке. А после этого — сразу в юридический институт. С первого курса — работа по специальности, хотя не положено. Потом — перевод в Подмосковье. И встреча с будущим мужем, полковником Хаустовым.               
Семья Хаустовых жила дружно: не было поводов для ссор. Хотя по характеру Александр Иванович и Наталья Петровна разные. Он — спокойный, даже медлительный. Она — максималист, натура кипучая, взрывчатая. Зато интересы общие — работа. На службе задерживались оба. Муж — в милиции, жена — в прокуратуре. На службе и познакомились — разбирая вместе запутанные уголовные дела балашихинских отморозков. Наталья Петровна расследовала тяжкие преступления, а полковник Хаустов возглавлял следственное управление УВД Балашихи. Днем иногда пересекались на работе. По вечерам, часов в девять, полковник заезжал за супругой в прокуратуру. А утром, к восьми, они вместе отправлялись на службу. Классический вопрос: «Почему ты так задержался?» — прозвучал только тогда, когда Наталья Петровна перешла на работу в администрацию Московской области.       
Перед увольнением у Натальи Петровны не сложились отношения с балашихинским прокурором Ореховичем. Раньше не то чтобы дружили, но, как говорится, поддерживали теплые, деловые отношения. Полковник Хаустов по службе часто заезжал к Ореховичу, прокурор не раз бывал в следственном управлении. А тут вызывает и начинает допрашивать: «И чего это ты, полковник, начал в этом деле копаться?». Причина столь живой заинтересованности Ореховича в одном из рядовых дел выяснилась позже. Оказалось, что прокурор просто не мог не знать о риелторских делах врачей местного психдиспансера.               
Каждый день сталкиваясь по роду службы с убийствами, страшно допустить мысль, что нечто подобное может коснуться и твоей семьи. Последние годы Наталья Хаустова расследовала обстоятельства смерти ближайших родственников собственного мужа.        Результаты этого расследования не значились ни в одном отчете Балашихинской прокуратуры. Наталья Петровна вела его самостоятельно, на свой страх и риск. И не потому, что страдала излишним для профессионала любопытством.       
Следователь-профессионал ошибается редко. В криминалистике есть такой термин: «неочевидное убийство». Специальностью следователя Балашихинской прокуратуры Хаустовой было расследование странных смертей. Таких же, как и смерть ближайших родственниц мужа.        Мать и бабушка мужа Натальи Петровны, полковника юстиции Хаустова, умерли почти одновременно, одна за другой. А незадолго до смерти они продали незадорого практически все свое имущество и даже то, что к продаже не предназначалось ни при каких обстоятельствах, — крепкий сельский дом, в котором жили поколения семьи Хаустовых.       
Сделки совершались через Коломенский отдел Московской областной регистрационной палаты, а начальником Балашихинского отдела работает первая супруга мужа — Татьяна Николаевна. Ее сын был прописан к бабушке Хаустова за две недели до ее смерти. Подписи умершей оказались поддельными. И еще — обе родственницы полковника Хаустова наблюдались в местном психоневрологическом диспансере, пациенты которого, судя по многочисленным жалобам их родственников, имели патологическое пристрастие к предсмертным сделкам с недвижимостью.      
 Первой мыслью было совершенно логичное: «Убили!». На здоровье старушки не жаловались, к врачам предпочитали не обращаться. К тому же непонятная распродажа недвижимости перед самой смертью…       
Добиться эксгумации тел удалось только через год после смерти. Самые страшные подозрения подтвердились. У мамы полковника Хаустова обнаружен перелом подъязычной кости в результате сдавления шеи (то есть она была удушена). У бабушки — кровоизлияния от воздействия тупыми твердыми предметами. Падение с высоты собственного роста эксперты исключили, пролежни — тоже. Это было избиение…        Расследовать новые обстоятельства дела прокуратура отказалась категорически. Якобы нет состава преступления. А заодно прекратила уголовное дело, возбужденное по факту подделки подписей бабушки Хаустова. Заключения ведущих экспертных учреждений отправились в архив. Единственным, кто продолжал заниматься делом «психиатров-риелторов», была следователь Хаустова.               
Все случаи продажи недвижимости пациентами Балашихинского психдиспансера укладывались в простую схему: одинокий больной, попадая в стационар, в один прекрасный момент пишет доверенность на врачей, позволяющую от его имени совершать любые сделки с недвижимым имуществом. После этого квартира пациента немедленно продается. Причем покупателями, как правило, становятся либо сами врачи, либо их родственники. Больным же объявляют, что есть замечательный интернат, там коллектив дружный, кормят хорошо, заботятся… И они оказываются за решетчатым окном дома умалишенных. Навсегда.       
Один раз, выплыв наружу, подобная сделка вызвала громкий скандал. Дело, правда, замяли. Проступок врача был признан неэтичным, а жилплощадь формально возвращена владелице. Но частота сделок, совершенных пациентами психоневрологического диспансера Балашихи, легко поддается статистическому учету. По данным Натальи Петровны, за последние три года их количество приблизилось к нескольким десяткам. Если умножить эту цифру на 25 тысяч долларов (средняя стоимость квартиры в Балашихе), можно приблизительно оценить масштабы этого «бизнеса».        Теоретически больной, добровольно переезжающий в интернат, в любой момент имеет право вернуться домой. А государство обязано сохранить его жилье. В Балашихе же квартиры продавались даже вместе с прописанными, а иногда и живущими там людьми.       
Работала система. А надзор за соблюдением жилищных прав осуществляет лично прокурор Балашихинского района Владимир Орехович. Прямой начальник следователя прокуратуры Хаустовой.              
 Перечисление отдельных эпизодов собранного Хаустовой «дела» напоминает бесконечный криминальный сериал. «…Татьяна Белова наблюдалась в Балашихинском психдиспансере. В 2000 году врачи уговорили ее переехать в интернат для психбольных. А еще — подписать заявление на приватизацию ее однокомнатной квартиры в Балашихе. Потом эту квартиру продали по доверенности… Квартира осталась за дочерью Новиковой. А Новикова прежде работала в Балашихинском комитете соцзащиты населения и как раз ведала «путевками» в эти интернаты.        …Нина Ивановна Макина и Николай Иванович Махоньков тоже состояли на учете в этом психдиспансере. Их уговорили переехать в интернат в 1995 году. А их трехкомнатную квартиру продали вместе с ними еще до того, как они переехали. В 1999 году они в интернате умерли. Друг за другом… Но разве нормальный человек купит квартиру с прописанными в ней людьми?        ...Татьяна Валентиновна Сергейчук. Тот же диспансер. Тоже состояла на учете. В 1998 году она написала доверенность на заведующую женским отделением этого психдиспансера Веру Лукьянову. А последняя сразу же продала квартиру Сергейчук своей дочери. Потом Сергейчук переехала в интернат. Далее ее судьба неизвестна. Говорят, что больную прописали в эту квартиру обратно. Но свидетельство о праве собственности так и осталось у дочери Лукъяновой…        Помогла «четвертая власть». После первой же публикации в центральных СМИ «дело балашихинских психиатров» прогремело на всю Московскую область. В расследование вмешался местный отдел ФСБ. Из Балашихинского суда (в который Хаустовы обратились с гражданским иском признать сделки с имуществом матери и бабушки недействительными) сотрудники ФСБ изъяли их медицинские документы. Допросили врачей (почему-то ночью). Поговорили с прокурором Ореховичем. И обвинили супругов Хаустовых в подделке вещественных доказательств.       
Дальше расследование Натальи Петровны больше напоминает обычный путь жалобщика. Супруги подали иск в Московский гарнизонный суд на сотрудников ФСБ. И выиграли: действия спецслужб были признаны незаконными. Сейчас обстоятельства смерти родственников четы следователей, превратившись в четыре уголовных дела, рассматриваются в разных судах Москвы и Московской области.              
 С тех пор как два бывших следователя устроили скандал на всю Москву и Подмосковье, прошло более двух лет. Ничего за эти два года прокуратурой сделано не было. Квартиры ни одному больному не вернули. Проверки обстоятельств продажи квартир и смерти некоторых пациентов, как говорят в милиции, «носили формальный характер». Все фигуранты независимого расследования Натальи Хаустовой продолжают работать на тех же должностях и, вероятно, продолжают заниматься своим «бизнесом».                P.S. Потом была операция. Через некоторое время Наталью Петровну Хаустову выписали из больницы. Дома ее встречал пятилетний Петя (он не задает вопросов — он все понимает и привык развлекать себя сам). Поздний ребенок — следователи позволили себе семейное счастье только после увольнения Натальи Петровны.       
Поужинав, следователь Хаустова начала готовиться к следующему судебному процессу. О болезни она вспомнила только однажды, когда мы уже прощались: «Если выживу, то это дело обязательно доведу до конца. Мне уже нечего бояться».        Это действительно стало смыслом ее существования. Чтобы доказать, что все было не зря, что то, чему она посвятила жизнь, — не фикция. И она надеется, что сын ее поймет. Потом. После…